|
Все изменилось.
|
* * *Все изменилось за тысячу лет отсутствия, даже злость, что внутри резвилась, даже клятвы все и напутствия… * * *теперь я на берегу, взгляд опять к небесам, никуда не бегу - берегом стал я сам. между моих огней произрастает жизнь, я наблюдаю за ней и только шепчу - держись… держись, как встарь, за борта лодок, паромов, дней, не тронет пусть суета лодки легкой твоей, веселых твоих гребцов не трогает пусть тоска, мимо плыви отцов и золотого песка… я сам укажу тебе путь мимо вранья и бед, каждый, вкусивший суть, глаза опускает в ответ. я теперь берег твой, твой последний причал, твой посмертный хорал от начала начал… * * *что за беда, Боже, петь не дано птицам. холод бежит по коже, ужас застыл на лицах, ночь наступает рано, зажигаются окна глазницами великанов, зажигаются окна… никто не ждал в этот год таких холодов в Британии закутавшись в одеяния мы у камина и весь род людской обезумев от стужи глаза воздеваем к небу спирт заедаем хлебом морщась внутри и снаружи молится не спеша каждый в своем углу свечи не гасят к утру наречий не сосчитать однажды начав в трактире грохот стульев и каждый садясь отстегивает меч ибо грязь на полу достигает плаща хохот не слышен нынче нигде только усердней молитвы вязь твердит прохожий крестясь на собор путается в бороде слово последнее стынь пар с лошадиных боков поднимается к небу мужиков десяток делят хлеб и аминь в отличие от пара стремится достичь неба не растворяясь в хвалебе за господа возносимой чары мы у камина и весь род людской… * * *не возвращайся в мой холодный дом, - здесь все вранье, сквозняк и паутина, здесь лжется удивительно легко, причем здесь лгут предметы, окна и картины здесь каждый день протягивает нить к тебе на небеса, в твои грохочет уши, здесь маятник качает слово жить, но я уже в пути к тебе, послушай… грохочут сапоги, скрипит порог, вздымают щит и требуют признанья. здесь в детстве я упрям и босоног, здесь умирала ты в бреду непониманья… * * *не отрицай, невежа - этот смех предписан свыше, предписан мне, - тебе же - лишь мыши… чулан тебе и барахло, не отрицай - в чулане твои мыши, хоть мыши, в сущности, и зло, но все же свыше… пусть слов игра и брак, но все же свыше чу, слышится, и мой башмак грызут в чулане мыши… * * *Вспомнилось, как Господь, убивая время, сотни часов песочных прокрутил в мясорубке. время незыблемо, но появились пустыни, а теми, кто пресечь берется кладбища времени, мостят дороги на плахи, и, набивая трубки, их палачи, вспоминая крики, скребут горстями в темени… чей кубок держишь ныне и присно? с каких глядишь высот на нас или на тех, чья стынь рукописна, пристойна для слуха и глаз, чей разум, еще не привыкший к виденьям, к виденьям, к смертям, к молоку- да-да, к молоку и к больному сопенью в плацкартном на правом боку, к холодному ветру в холодной пустыне в полярной, в китайской, - любой, к прозрачному воздуху и к годовщине, как мы разминулись с тобой не дай им привыкнуть к полночному стону ветра в кирпичной трубе, огороди их стихи от шаблона, не дай им привыкнуть к судьбе. к судьбе, к ворожбе, ко лжи, к нелюбови, к бледности потолка, к зелени плесени, к венозности крови, к смерти из далека к каждому выйди теперь без опаски, без правды, без ворожбы, обереги от пожизненной ласки ну и еще от судьбы. * * *не было Слова не то, что сначала, но и тысячу лет спустя - лишь страх… каждая тварь обреченно молчала, ветер молчал в горах всякий, ступивший на эту дорогу, молча плелся в пыли туда и оттуда, но все-таки к Богу молча текла вода не было слова в начале дороги - в начале была смерть, молча ступают по камню ноги, земная молчит твердь, без крика рождаются чьи-то дети, молча поет слепой и нет прекрасней молчанья на свете, чем молчание наперебой всякий молчал в начале дороги, беззвучно молился ввысь, в порядке ответа молчали боги, вдогонку молчали: " Вернись!" и тишина обращалась светом. лишь, окружен толпой, на рыночной площади небу ответом молча поет слепой. * * *все ближе ночь к ногам моим выносит волнами рассвета две грани скомканного света и рамку с профилем твоим четыре варианта зла на сотни непреложных истин, твой профиль неизвестной кисти, да статуэтка из стекла ты здесь была навряд ли, но тебя любили, вероятно, в этом доме, и профиль твой, и все, что кроме, любили, тешась и скорбя. * * *
Видел твои черты,
пролетая над миром,
с чернеющей высоты
у предгорий Памира,
у зияющих врат
в золоченой оправе
твои стражи стоят
на небесной заставе.
твои стражи не спят,
изготовлены копья.
только седла скрипят,
только снежные хлопья,
только вижу опять, -
трубы воют тревогу,
реки катятся вспять,
реки катятся к Богу.
слышу странный мотив
в звоне скрещенных копий, -
это, судьбы скрестив,
бьются дети утопий,
это стражи снегов,
уплывая за реку,
между трех берегов
подчиняются веку.
подчиняются мне,
как слепые големы,
и плывет по стене
черный круг теоремы,
холод входит в дома,
заползает под кожу,
наступает зима,
с геометрией схожа
геометрия сна,
изменяются лица,
так свеча из окна
мне спешит поклониться,
так, теряя покой,
собираемся к югу
и летим над рекой,
улыбаясь друг другу.
улыбаться не грех,
опускаются веки,
разделили на всех
и улыбки, и реки,
только стражи не спят,
изготовлены копья,
только седла скрипят,
только снежные хлопья…
* * *не я спасал тебя от грусти, за пазуху не прятал камень и праздничных не слал напутствий, не под твое упал я знамя, не я украл твои сонеты и женщины твоей в глаза не видел, мои гонцы ушли за летом, а мой отец - слепой Овидий. я полон вымыслов и лжи, сижу, прилизываю перья, сомнений впрочем, не держи, тебе я не открою двери. и ложь свою благословляю, гремит гитара, снег еще не выпал, я жизнь твою соединяю, метелей поднимая вымпел. кольцо в кольце, я бисером звеню, к тебе лечу, и вьюга за спиной. я жизнь твою с луной соединю, - так умирай скорей и вслед за мной раздай долги, всех женщин отпусти, сожги стихи, гитары и квартиры, а план побега, скомканный в горсти, в утробу кинь вокзального сортира. молись, мой милый, всем своим чертям, тебя я поселю на круглом облаке. не продолжай, не привыкай к смертям, тихонько засыпай на круглом облаке… * * *не требуй от меня согласия на то, чем жил я до тебя, с каких глядел высот, и полночь близится, и я уже не тот, в кармане брюк зияет решето. вот звезды шепчутся - картина из картин. не требуй от меня признаний, будь добра, здесь я из глины, ты же - из ребра, не моего, но друга из Афин он лгал торговцам, верил в торжество не идеалов, но волшебных истин, тебя он сотворил волшебной кистью, а руки потерял за воровство. на площади веселие и звон в твою ли честь или во славу дома, в котором ты жила, и, незнакома, играла в покер с флейтой в унисон. здесь все напоминает твои руки: и жар камина, и прохлада свеч. себя чтоб от соблазнов уберечь, блевали слуги, - кажется от скуки, я звал тебя на ты, - высокий слог. и всякий знал, что скоро Рождество. и вот уж все блюют, и торжество - я больше не ступлю на твой порог! * * *
как ты там без меня
с Той стороны
большого хребта огня,
большого огня войны.
белые кони лгут,
волны бегут назад,
мне навстречу бегут,
возвращая твой взгляд.
как ты там без меня
с другой стороны луны,
не знаешь радости дня,
но и горя не знаешь войны.
там покой, камыши,
ласточкино гнездо,
ну, а в нашей глуши
ерунда от и до…
как ты там без меня
свой сочиняешь быт,
хрусталями звеня,
контур мертвый лежит.
лежит на моем холсте,
тебя я еще не знал,
увидимся в пустоте,
но снова заполнен зал.
я сам человек не злой,
только линяет шерсть,
над черной витаю золой
веков, наверное, шесть.
успокоенья нет,
нету давно сна,
во мне отражается свет,
за мной приходит весна.
а я тороплю бег
из привычных границ,
рыхлый летит снег
из-под моих колесниц.
как ты там без меня,
без моей саранчи.
отраженье огня…
двухголосье в ночи…
* * *
тянутся в мое окно
ветви спиралью с голосом
похожим на давно
потерянный репетир полосы
оставляют вплетая
в морозный узор царапины
вещи похожие приобретая
теряешь голос свой и Шаляпина…
посредственность - есть постамент,
на который ты ставишь свой слог,
троекратно усиленный элемент
своего забытого я, свой итог.
возлагаешь к подножию перья -
клочья писчей бумаги, когда-то
исписанных слабой рукой под дверью,
под окнами дома в утробе Арбата
или Сретенки, кто теперь вспомнит,
как она эти окна приоткрывала
и слушала прозу твою и чужую, из комнат
кричали, что поздно и вредно, вставала
и, хлопнув тихонько окном, губами
и носом к стеклу приникала,
слушала, кажется, одними глазами
не больше минуты, потом уходила
и свет выключала…
* * *
не верят мне птицы, когда
насыпаю в ладонь семян
подсолнуха, но всегда
съедают их, когда ухожу…
не это ли тайна?…
пневмонией измучен, хожу туда-
сюда по узкой комнате день
за днем, страшного жду суда.
но, похоже, дождется лишь моя тень,
примут ее "на ура", столько, скажут,
лет не открывали врата иные,
чем те, в которые ты стремился.
черт расскажет
три байки, весьма пошлые, но смешные,
и только спросит: " где тело…" тень
прошепчет, устав от смеха, слова про
то, как сгорело тело в аду пневмонии
за день
и ответит черт кратко " добро!"
что это было за странное диво,
когда черт усадил меня в чан,
но лил не смолу, а холодное пиво,
на закуску - капустный кочан.
я в пиво холодное окунулся,
немного поежился, но стерпел,
и в тот же момент я здоровым
проснулся
и больше уже никогда не болел…
P.S. еще раз проснулся, - лежу в постели,
горло замотано в три приема, жар;
снегири на кормушку сели,
ждут угощенья…
* * *…двое сидели на облаке, слушали, как журчит млечная эта река куда их обоих мчит… Боже, какой туман на наш опустился дом, за спичками лезу в карман, свечу зажигаю, потом молча встаю у окна, слушаю, как бежит воск во все времена, как пламя свечи дрожит, как звонко грохочет лед, падая с облаков, как белый струится мед от начала веков, как ты смеешься с небес, бросая снежинки вниз, слышу, как стонет лес, на белый ложась лист, слушаю, как день молча уходит за изгородь, за плетень, засохшая стрекоза между стекол дрожит, от взгляда дрожит моего туман по стеклу бежит - не остановишь его. Боже, какой туман на наш опустился дом, верю с трудом в обман. верую, хоть и с трудом, но слушаю, как бежит время мое на восток, где сказочные миражи, там, где тумана исток. * * *
…как высоки берега
твоей реки…
что видел ты, странник,
на том берегу
готов ли избранник
я плеть для него берегу
две горсти рябины
да хлебной мякины
ему…
что видел ты, старый,
у края земли
большие пожары
да брошенные корабли
две горсти рябины
да звезды едины
вдали…
не видел ли, старый,
меня в том краю
с луною напару
у обрыва пою
две горсти рябины
да водки полтина,
стою…
что видел ты, странник,
на том берегу
не утром ли ранним
я следом бегу
две горсти рябины
да хлебной мякины
на том берегу…
* * *…в синюю высь звонко глядела она, скуля, а месяц скользил, тонкий, и скрылся за холм в полях… С. Есенин, посредственность - есть постамент, некий подсвечник для Фауста, негаснущий рудимент. как из уст Божьих звучит, пожалуйста, так все в ночи видят свечи, некоторые кланяются по привычке, не опуская взгляд на подсвечник, осознают, что удался вечер, что бабье грудасто, и водка прозрачна, библиотека прекрасна, хозяин - пидор, концепция интерьера не очень удачна, а у хозяйки не ридикюль, а сидор. быстро нажраться, пощупать прислугу, для продолжения свалить в кабак, похаять евреев старому другу, похаять вкусы, сойдет и так. последний причал - салат креветок, официант-собака, - ты был не прав. рвота изысканнейших расцветок, на утро - ушибы и настой из трав… * * *…как может маленькая грусть, в окно глядящая со стула, в одно мгновение вернуть все то, что кануло, уснуло… (А. М.) …возможно, выпадет на воскресение Рождество предстоящее. как всегда с нетерпением жду тебя у камина. стая свеч парит, подрагивая, вино в хрустале давно согрелось. похоже на забавную игру ожидание тебя на Рождество, Сочельник или Новый год, но шарм один и торжество: в гореньи дров, в дрожании свечей, и в способе угадыванья дней, в гаданьи на замерзших окнах… 1. …теряя очертанья дней, находишь сумрачные дали, где пара спутанных коней пасутся на горизонтали, где горизонта полоса светла и ясна, как когда-то, и дружеские голоса не опечалены утратой. там воздух полон волшебства, там первый снег еще не выпал, а пожелтевшая листва горит, и стелется под липы дым Родины, отечества зола на ветви и заросшие могилы, на краешек железного стола, и ветер кружится (пожалуй что) в полсилы… 2. …теряя очертанья дней… глухая лень ползет под кожу, и каждое движение теней на одиночество похоже, и в даль уплыли облака, а здесь - лишь грозовые тучи, здесь смерть уже наверняка готовит подходящий случай. из птиц здесь только воронье, в почете гимны и парады и вдохновенное вранье, но тоже только из засады. здесь нет тебя, твоих стихов, и быть их в принципе не может, здесь восемь дряхлых стариков с рисунками на дряблой коже. предметы не отбрасывают тень, а век - короче, чем минута, и необузданная лень от никогда до ниоткуда. лишь фотография твоя зажата меж страниц альбома. о, только б ты была жива вдали от отческого дома. кружится в памяти мотив - четыре скрипки над Вселенной, смычки над пропастью скрестив, играют вальс обыкновенный. так смерть с людьми играет в прятки, и нет войны, и ветра нет. здесь мы с тобой на танцплощадке, здесь ярок предвечерний свет, и только двое, только двое летим еще невысоко над черно-белою Невою от облака наискосок… 3. …теряя очертанья дней, я прихожу к своей могиле под покровительством теней, но взгляда оторвать не в силах. звучат родные голоса по обе стороны Вселенной, и раз в году по полчаса играют вальс обыкновенный… 4. …теряя очертанья дней, шепчу бессвязно и беззвучно под скрип навьюченных саней, что жизнь скучна, и в смерти скучно, что скоро прилетят грачи, и все покатится сначала, - два одиночества в ночи, завьюженный гранит причала, четыре точки, два тире, расставленные жизнью скупо, две черных птиц на заре расстались скомкано и глупо… …кружился в памяти мотив - четыре скрипки над Вселенной, смычки над пропастью скрестив, играли вальс обыкновенный… * * *всякий поезд движется мимо, только тебе дано рассмотреть, как, уходя от судьбы мнимой, каждый из нас упирается в смерть. созерцание огня - пустая трата времени и чувств, но если судить непредвзято, - из всех искусств я выбираю песню огня- едкое жало, стон, как отраженье слепого меня с горением в унисон, как жертва разному, неживому, не жертва, а веха; суть явления понятна любому- так сталь, пробивая путь сквозь много слоев одежды, кожи, рвет аорты нить, не теряя впрочем, надежды жизнь сохранить… я выбираю песню огня, немую, как мы с тобой, как половина любого дня, как песня смерти любой. о, Господи, как прозрачен слог, честен, прозрачен и жгуч, я взгляда слепого поднять не мог, не мог разглядеть туч… как жертва разному, неживому, я созерцаю огонь. всякому доброму и любому видится, только тронь, как я поднимаюсь с дымом и выше, кружится песня огня, снегом ложится на ваши крыши, на Родину, на меня… * * *…не было слова в начале дороги, молча в ладонь опустилось небо, следом в ладонь опустились Боги, я встретил их пылью дорожной и хлебом. не шелком стелилась дорога - глиной, посох истерся и короток стал. всякого встречного молитвой недлинной я провожал… тянутся по ладони мимо больших морей, мимо твоих историй веточки фонарей. светятся неподдельно, тянутся, не спеша, каждый из них отдельно - брошенная душа. но вместе они - сила, вместе они - цепь, как кресты на могилах родственная крепь. стонут в ночи проводами в своих беспокойных снах, все, что случится с нами, давно предсказал монах. а мы бежим, что есть силы вдоль освещенных стен, правы только могилы, все остальное - тлен. тлен, суета и слухи, демоны и звонари, брошенные старухи и фонари, фонари… грязь привокзальных окон - здесь от зари до зари бесконечным потоком нас ведут фонари: вдоль по широкому лугу, по звериной тропе, по квадрату, по кругу, и еще по судьбе, тянутся по ладони в неизбежный финал мимо людских агоний, мимо огромных скал. в даль улетают птицы в отблесках фонарей смазанные лица в тумане плывущих людей. не задохнутся люди, - туманов продуман плен, все, говорят, там будем между кирпичных стен, между землей и небом, между своих теней, шарим руками слепо между двух фонарей. * * *видишь, какая темень стелется над землей, - знать фонариное племя вновь ушло на покой. стонут себе проводами над космической тьмой, а вьюга грохочет дворами, долгой грозит зимой, заметает могилы, в окна стучится к нам то вовсю, то в полсилы с воем напополам. ты же хотел видеть, не отводи взгляд… не заводи обиды, - все попадем в ад… * * *с Той стороны большого хребта лето, цветут сады, детская суета, - там далеко до беды… врут, что круг бесконечен, я видел его край, как пуля остроконечен, он упирается в рай, пронзает белые своды тонкой своей иглой, роняет на землю воды, а я - человек не злой, я сам рисовал их тыщи маленьких и больших, яды мешал в пищу обреченных больных, круги рисовал мелом и вилами на воде, но так и не стал белым, хотя пушистый везде. слал телеграммы Богу, апостолу слал Петру, все собирался в дорогу как-нибудь поутру, грозил, и, однажды, рано, свой зарядив обрез, (старые вскрылись раны) на райскую лестницу влез… не верьте, что круг бесконечен, я, побывавший там, знаю, что рай не вечен, как вечно твердили нам… падают капли крови на броню, на лафет. от беды до любови края у смерти нет… * * *как странно окончился век, а мы и не знали. стоим у сплетения рек, словно в самом начале, и грезится мир без конца и без печали, и мы ожидаем гонца, словно в самом начале. гонцы, не иначе, с весной преклоненные скачут, здесь все, что случится со мной - непременно к удаче. а ежели мы разминемся в минутах и сутках, я к вам непременно вернусь, доберусь на попутках. как странно окончился век. мы стоим на причале, ладони касаются век, словно в самом начале, и вижу я вас без забрал и без вуалей, я век ненароком проспал, меня не дождали… * * *теряю нить и вижу каждый день, они отражены на дне кофейной чаши как лень, - но каждое пятно твое, пускай родимое оно или чужое, лишь светотень… я на поклон к тебе спешу, тоской огромной преисполнен, лишь именем твоим теперь дышу, бросаясь в волны. лишь именем твоим горит закат, глядится в море, преданно-атласный, твои черты рождают облака и хмурятся небезопасно: мне вслед глядит гроза, теперь осталась за волнами суша, но в списке всех моих потерь твой образ - лучший. до осени навряд ли доберусь, но, все-таки, теперь уже я ближе, что, интересно, видишь ты под словом "грусть" в своем Париже… чем кажется тебе прошедший год за пазухою Эйфелевой башни. у нас же все зимы водоворот - твой день вчерашний. я на поклон к тебе спешу, в дороге дребезжа гитарой. к приезду я, наверно, допишу мотив тот старый… * * *держит меня время за шиворот; кубок держит время за точеную ножку, в глаза рассветом брезжит, и в темя. я ждал тебя не раньше декабря, теперь же - август, Спас и воскресение, воскресная пульсирует заря, с твоим тождественна сердцебиением. на крылиях твоих чужая кровь, чужой закат, засохший в опереньи, но слышу через стены, слышу вновь твое, чуть слышное уже, сердцебиение. так август разгорался на крылах, горели яблоки волшебным превращением, и рукописи тлели на столах, а колокол гремел сердцебиением… * * *из детской слышен смех, давно темно на улице, зима одна на всех под фонарями щурится, и тянутся лучи морщинок на лице, а вьюга на крыльце поземкой в дверь стучит. из детской слышен смех. так бусы по стеклу звенят и мчатся вверх, так тянутся к теплу. на клавишах январь оттаивает вдруг, я размыкаю круг, и плавится янтарь. из детской слышен смех. так музыка чиста из всех земных утех, но все же неспроста, оглядываясь вдруг, заметишь две свечи, две бусины в ночи, изысканный недуг. из детской слышен смех - летит над головой, кружится без помех, натянут тетивой, над прошлым, над зимой, над каждым огоньком, над каждым стариком, над смертию любой… * * *тебе я внемлю через океан, но океан ли это?.. только море, пусть море, в сущности, капкан людского горя… странный какой слог вынес к моим ногам вновь обретенный чертог. черти шепчут чертям, наклоняясь к плечу, редкостную чушь, я, между тем, лечу, бесформенный, как тушь, пролитая сгоряча, речи достойна моей слезы достойна ничьей все-таки сгоряча, как огромный шедевр, созданный поутру, словно вошь в бороде. это мне понутру, это мне по плечу не такую фигню я с похмелья лечу и от себя гоню от себя вдалеке с легкостью силача шлепаю налегке с гордостью калача. я - сформированный ноль мне полглотка цена вкрадчиво, исподволь куда ж ты зовешь меня, зачем я тебе теперь прозрачный, как кислород, из красивых потерь самый прекрасный урод. куда ж ты зовешь меня зачем я тебе теперь, спрятавшийся в корнях изысканнейший зверь, но не Божия тварь, ибо создан тобой, в составе моем листва, скрученная трубой, перья от трех ворон, банановая кожура, карточка с похорон и кожаная кобура, черноморский песок, две бутылки вина, в конвертике волосок, трубка, скрипка, струна. как тебе удалось буквально из ничего поставить меня в рост, бараньей скрутить дугой. но черти несут счет, не дрожащей рукой оплачиваешь вперед… зачем я тебе такой?.. * * *…карандаш черный… карандаш красный… щегол ученый… да взгляд ясный… смотришь, не мигая, как в моей руке карта исчезает; тень на потолке движется направо и дрожит, дрожит тусклая оправа. капелька бежит по щеке, по носу, видно быть беде, катится вопросом вниз по бороде, мимо балагана, вдоль моей судьбы морем-океаном мимо ворожбы. ей уже не страшно, через много миль капелькой вчерашней разобьется в пыль, оросит пустыни, выплеснет моря и в смертельной стыни бросит якоря. смотришь, не мигая, приоткрывши рот, родинка, другая, и в другой черед в нашем балагане можешь без труда утонуть в стакане, слезы - ерунда. но карта исчезает в натруженной руке. малыш и не узнает, что тень на потолке растаяла со свечкой, не хватило сил, вопрошает личиком "кто же мне светил?" по щеке, по носу капелька бежит шариком вопроса: кто же ты, скажи? старый балаганщик. юный человек заберется в ящик, пропадет на век. это просто фокус, не бывать беде, капелька вопроса повисла в бороде мимо спящих окон, черепичных крыш далеко-далеко, не грусти, малыш… Роман Зянчурин © 2000
|
